За власть ученых

Доктор физико-математических наук видит единственный путь спасения российской науки в создании политической партии

Многократно поредевшие, обедневшие (и, увы, поседевшие) ряды российских ученых сейчас испытывают действие одного из знаменитых законов Мэрфи: нет ситуации настолько плохой, чтобы ее невозможно было ухудшить. На этот раз закон материализовался в виде «Концепции участия Российской Федерации в управлении имущественными комплексами государственных организаций, осуществляющих деятельность в сфере науки» в ее подретушированном виде. Формальный автор – Минобразования и науки. Но абсолютно очевидно, что задуманная спецоперация в эпоху пресловутой вертикали запущена с самой ее вершины. Поэтому я оппонирую не ее проводникам – г-ну Фурсенко и г-ну Фрадкову, а лично президенту Путину.

К чему мы пришли?

В дореволюционной России основная поддержка фундаментальной науки государством шла через самоуправляемую Академию наук. Вплоть до начала ХХ века академия была единственным в стране островом демократии. Результат: хотя российская наука не была ведущей в мире, но ее вес был, очевидно, выше мирового веса страны.

В СССР со стороны властей ведущим мотивом было создание военной машины, способной противостоять всему миру. Для этого нужна была мощнейшая военно-прикладная наука. И надо отдать должное коммунистическим лидерам страны, от первого до последнего – они понимали, что нужные им прикладные результаты могут возникать только при высоком уровне «питательного бульона» фундаментальной науки. При всей чудовищности сталинских репрессий против всего народа и особо – научной интеллигенции (из-за органически присущего ей вольнодумства), при физической ликвидации целых школ, речь никогда не шла о перекрытии кислорода фундаментальной науке как таковой. А в послесталинское время власти и вовсе научились сквозь пальцы смотреть на вольнодумство ученых, особенно физиков. Жестко преследовались лишь особо выдающиеся диссиденты из научной среды; давление же на остальных было дозировано так, чтобы они могли продолжать работать. В итоге к восьмидесятым годам советская наука (по любым наукометрическим показателям) вышла на второе место в мире.

Неудивительно, что с наступлением демократических перемен в научной среде были естественно восприняты идеи либеральных реформ. Более того, именно научная интеллигенция стала одним из главных катализаторов преобразований. Созданные на рубеже 80 – 90-х годов сильные политические структуры – наиболее последовательно либеральная Демократическая партия России (ДПР), чуть более аморфное движение «Демократическая Россия» – по меньшей мере наполовину состояли из выходцев из академической среды. Экономические трудности, обрушившиеся в начале 90-х годов на ученых, были общими для всего народа. Но ученые переносили их особо стойко, понимая, что при переходе на новые рельсы спад объективно неизбежен.

Но с конца 1993 г. картина стала меняться. В то время как в большинстве сфер деятельности появились точки роста – а государство в лице армии чиновников стало шириться и богатеть еще быстрее, – в науке нищета стала постоянной. В результате самые талантливые эмигрировали, самые предприимчивые ушли в бизнес, самые пассивные – люмпенизировались. Полностью прекратился приток молодежи. Одни студенты, окончив обучение, уезжают, другие устраиваются программистами в банки и тому подобные заведения, остальные же идут работать куда угодно, но только не в науку. Ибо меньше, чем в науке, заработать нельзя нигде! О врачах и учителях хотя бы заботятся местные власти: в богатых регионах, как Москва, их поддержка весьма ощутима. Ученые же поддержки не имеют.

Однако есть один нюанс. При администрации Ельцина угасание науки было, так сказать, спонтанным – ей просто была безразлична эта сфера. При Путине же процесс удушения науки стал сознательным: выходцы из КГБ лучше других помнят, откуда исходило вольнодумство, и понимают, откуда оно может исходить вновь, если не сделать массу ученого сообщества ниже критической. Доля бюджетных расходов на науку при правительстве Черномырдина составляла около 2,7% (максимум 2,9% был достигнут в короткий срок пребывания Чубайса на посту вице-премьера). Другим премьером – выходцем из органов Примаковым эта доля была опущена до 2,0% Путин урезал ее сразу до 1,8%, и к настоящему времени она доведена до примерно 1,7%.

Предпоследним шагом Путина была отмена положения закона о четырехпроцентной доле бюджета на науку – цифра, никогда не достигавшаяся, но позволявшая хотя бы бороться. Последняя же инициатива путинской вертикали – сокращение (на порядок, как это явно следует из первого варианта «Концепции», или минимум втрое – неявно из второго) числа научно-исследовательских институтов – и есть тот самый последний гвоздь в гроб российской науки. По поразительной аналогии с «делом ЮКОСа» здесь четко прослеживаются две цели. Первая – уничтожить потенциальных политических оппонентов. Вторая – разграбить материальные ценности. А таковые у науки, как ни странно, есть: земля и здания. Не случайно большую часть «Концепции» занимает сладострастное описание процесса будущей приватизации. И не случаен упор на «избыточность» числа НИИ в центре – земля в Москве и окрестностях особо лакома. Словом, как в Чечне: им нужны не люди, а территория.

На что изойдет наука

Прогноз затруднен отсутствием прецедентов – нигде и никогда государство не делало попытки сознательно расправиться с собственной наукой. Ясно, что никакие разумные критерии для выбора, как это планируется «Концепцией», остающихся НИИ, которые теперь будут называться Государственные Автономные Некоммерческие Организации (очевидно, ГАвНО?), не сработают. Скорее всего, их оставят группе нынешних высокопоставленных научных начальников, чтобы блокировать их сопротивление реализации «Концепции». Произвольным образом вырванные из научной среды, такие острова на месте утонувшего материка окажутся нежизнеспособными. В лучшем случае обитатели этих островов смогут в кооперации с зарубежными коллегами вносить некоторый точечный вклад в мировую науку. Но на развитие собственной страны они уже влиять не смогут. В последней фазе произойдет общая техническая и социальная деградация.

Только один пример: во всем мире (и немного у нас) нарастающими темпами ведутся исследования потрясающе интересного явления квантовой нелокальности. Одна из перспектив применения – создание квантового компьютера. Примитивная модель уже сделана, до настоящего компьютера еще очень далеко, но когда он будет создан, человечество ждет технологический рывок такого же масштаба, какой оно испытало при создании компьютера вообще. Неузнаваемо изменятся промышленность, технологии управления и, разумеется, военное дело. Сейчас в России в этой проблематике разбираются не более нескольких десятков человек в среднем околопенсионного возраста. До момента технологического прорыва доживут в лучшем случае единицы. Разобраться в новом системообразующем блоке современности будет просто некому. И мы, даже если сохраним к тому времени свою ядерную дубину, останемся с ней безнадежными дикарями.

Чем этому противостоять?

Разумеется, во вводной части «Концепции» содержатся некие аргументы о неблагополучии в научной среде типа «низкой бюджетной эффективности научных организаций». Парадокс в том, что, как бы плохо ни было сегодняшнее положение, эта эффективность на самом деле необычайно высока. Например, индекс цитируемости на доллар зарплаты у нас сегодня рекордно высок (работает неисчерпанная инерция плюс фанатизм ученых). Если же говорить, скажем, о числе патентов – да, их мало. Но это никак не проблема фундаментальной науки (и даже прикладной), а проблема примитивно-сырьевой ориентации промышленности, не создающей спроса на изобретения.

Конечно, в организации российской науки есть большие внутренние проблемы. Ее административно-управленческий аппарат, начиная с президиума РАН (не говоря уже о Минобразования и науки) и кончая почти каждым институтом, обслуживает в основном собственные интересы. Конкурсы по распределению средств внутри РАН и министерства являются бюрократическими – фактически это дележ внутри узкого круга «своих» директоров и чиновников. Более честно проходят конкурсы по распределению грантов Российского фонда фундаментальных исследований. Фактически только вокруг этих грантов и теплится сегодня научная жизнь. Но объем таких средств ничтожен: участник группы, работающий по гранту, получает к своей обычной зарплате в 2 – 3 тысячи рублей еще одну-две тысячи рублей же.

Некоторое исключение составляют немногие получатели зарубежных грантов. Но и эти средства смехотворно малы. А тот факт, что странами-донорами для таких грантов являются уже не только США и Западная Европа, но и бывшие соцстраны (вплоть до Болгарии), и наши бывшие прибалтийские республики, совершенно не стыдит профессиональных патриотов партии власти.

Чтобы преодолеть внутренние извращения в финансировании науки, разумеется, существующую систему надо бы изменить. Например, можно было бы прекратить отсос денег высшей академической бюрократией, сделав так, чтобы деньги шли от правительства непосредственно исследователям. Но в том-то и беда, что доверить судьбу науки непосредственно кондукторам вертикали – Фурсенко и Фрадкову – ни в коем случае нельзя! Академическая бюрократия хоть и паразитирует на рядовых научных сотрудниках, но осознает, что без них не будет и ее. Интерес же кондукторов разовый: реализовать землю и здания. И заодно подсобить президенту избавиться от шибко умных, способных создать ему головную боль в 2008 году.

Поэтому внутренняя реформа в науке должна быть только вторичной, после изменения отношения к науке со стороны государства, доказанного кардинальным переломом в бюджете. Нынешнее, нанизанное на чекистскую вертикаль, государство не сделает этого ни при каких обстоятельствах.

А выдвинуть в противовес ему «аргумент силы», т.е. создать политическое давление, которое что-то бы изменило в таком государстве, не то что некому, а нечем: у ученых больше своих партий нет. Значит, инструмент для этого давления надо создавать вновь, с самого начала. Путь трудный и долгий. Но единственный.

Сергей КОРОТАЕВ, доктор физико-математических наук

P.S. Публикуя письмо Сергея Коротаева, «МН» приглашают к дискуссии всех, кому небезразлична судьба отечественной фундаментальной науки.

Досье МН
На Первом съезде народных депутатов СССР во «фракцию» Академии наук и научных сообществ при АН СССР входили Сергей Аверинцев, Жорес Алферов, Георгий Арбатов, Павел Бунич, Виталий Гинзбург, Татьяна Заславская, Геннадий Лисичкин, Николай Петраков, Роальд Сагдеев, Георгий Шахназаров, Николай Шмелев, Алексей Яблоков, Александр М. Яковлев и др.

«Московские новости», 19.11.2004